ПАМЯТНЫЙ ДЕНЬ
В мае этого года весь бывший советский народ отметил славное шестидесяти пятилетие Победы в Великой Отечественной войне, а в июне отметит трагическое её начало – 69 лет (почти 70). Это какой же пласт времени! А в памяти людей ещё живы воспоминания о тех тяжёлых и страшных днях потерь и бедствий, которые настигли нашу Родину, о потерях и бедствиях, происходивших везде и со всеми жителями громадной страны. В каждом уголке, в каждой, никому не известной, деревушке народ жил одной мыслью – «Всё для фронта!». И это страшное и героическое время нет-нет, да и всплывает в памяти у свидетелей тех трагических событий.
Наступает время переосмысления всего происходившего в те годы, оценки поступков известных и неизвестных людей – участников больших и маленьких эпизодов жизни в военное время, из которых складывалась история войны, история великого подвига души нашего великого народа.
Прошло много лет с начала войны, а в этот день всё всплывают в памяти, будоражат душу всякие печальные истории.
Моей матери посвящается
МАЛЕНЬКАЯ ИСТОРИЯ
(эпизод военного времени)
Беда! Беда пришла! Война!
Для всех сторон – лиха година.
Будь трижды проклята она,
За смерть отца, увечье сына!
Война – разлучница война
Украла пару у любови
И чашу выпила до дна
Безумной смеси слёз и крови.
Война! Кому нужна она?
Зачем друг друга убиваем?
Планета-то на всех одна…
За что до срока умираем?
Ах! Почему народы мира
Всё делят Землю на куски?
Зачем растят в себе кумира,
Кусая матери соски?
Зачем дан разум человеку?
Зачем душа ему дана,
Коль Иерусалим и Мекку
И то не обошла война?
В судьбе страны многострадальной,
(нет места на земле родней),
Не счесть историй и печальней,
Но эта – часть судьбы моей.
В военную лихую зиму,
Когда метель мела, как бес
Метался ветер по вершинам,
Взвивая вихри до небес,
В деревне маленькой лесной
Я за цветастой занавеской,
За печкой слышал стон глухой
И бред не громкий по-немецки.
Там пленный немец умирал,
Попавший к нам по разнарядке:
На лесосеке искупал
Вину, с войной играя в прятки.
С войной играл, да сплоховал…
А здесь – на лесозаготовке
Под хлыст нечаянно попал…
Нет опыта и нет сноровки.
Пока везли в санях – простыл:
Дать было нечего – укрыться.
Он воспаленье подхватил…
Осталось Богу лишь молиться.
Не чаял, видно, не гадал,
Что близится его кончина,
И вместо коньяка в бокал
Нальют настойки из рябины.
Настойки горькой и густой
Из рук жены «врага навеки»,
Его, принявшей на постой,
Когда уж закрывались веки.
Он был, наверно, убеждён,
Что он потомок тех арийцев,
Которые из тьмы времён
Пришли под именем нордийцев,
И искренне считал, что он,
(с идеологией фашизма,)
Для властвования рождён –
такая у него харизма.
И вот пленён. Позор. Неволя.
Угас высокомерный взгляд.
Унижен. Сломленная воля
И страх… Но жив – тому и рад.
Он был нам – враг. Он – ненавидим.
Он – воплощенье вражьих сил…
Отца мы больше не увидим:
Быть может, он его убил…
Но он больной… И рвали стоны
На части детские сердца.
По человеческим законам
Мы мстить должны бы за отца.
Но он хрипит… и бред невнятен,
Беспомощный – он глух и нем:
Его язык нам непонятен,
И нашего не знал совсем.
Его, лежавшего на лавке,
С горящим взором, жаждой жить,
Участье, с каплю на булавке,
И то могло бы исцелить.
И, может, больше вопреки,
Чем из-за состраданья,
Мы врачевали, как могли,
Чтоб умалить его страданья.
Два несмышлёных человечка
Пяти и трёх неполных лет,
То подавали ковш водички,
То плошку с тюрей на обед.
Что мы могли, когда и сами
Хотели съесть, хоть что-нибудь…?
Мы только чмокали губами,
Пытаясь поскорей уснуть.
Когда же приходила мать,
Уж затемно, с лесной делянки,
Мы торопились ей сказать,
Что дядя жив – вставал с лежанки.
Она садилась у стола,
Устало руки опускала,
Потом вставала, к печке шла
И занавес отодвигала.
На пленника взглянув, рукой
В постели что-то поправляла
И, дав хлебнуть ему настой,
Молитву боженьке шептала.
Потом несла охапку дров
И на ночь жарко печь топила,
И кипяток из чугунов
За занавеску относила.
Она больного не корила,
Творя положенный уход,
А только тихо говорила:
«А может наш-то… также вот…».
А слёзы капали в лоханку
На тряпки, сдёрнутые с ран,
Стучала ложечка о банку
Отвара с мёдом пополам.
Потом звала за стол и нас.
Два маленьких кусочка хлеба,
Картошка и брусничный квас,
И «звёзды» на закуску с неба.
Молилась, на икону глядя,
И всё просила: «Помоги,
Господь, вернуться тяте,
И мужу выжить, помоги…
Пусть хоть израненным вернётся,
Хоть без ноги, хоть без руки,
Во сне хоть детям улыбнётся…
Спаси, Господь, и помоги!»
А утром, чуть светёт, вставала,
Кормила пленника и нас
И снова нас с ним оставляла,
Давая на день нам наказ:
«Сидите тихо, ладно, дети,
не безобразьте. Иногда
Настойки дяденьке налейте-
Быть может, вспомнит нас когда».
Ей было двадцать три годочка,
Нас двое – хоть клади в карман.
Ей счастья выпало на строчку,
А горя на большой роман.
Ах, русская душа – темница,
Всё вынесет не очерствев,
И никого не убоится,
И жизнь отдаст не пожалев,
За милого, за милых деток,
За светлый мир семьи, уют…
А сколько молодых солдаток
До сей поры любимых ждут!
Он выжил. Как-то утром ранним
За ним пришли. Он был здоров.
Неловко повалившись в сани,
Махнул рукой и был таков.
Отца мы так и не дождались.
Он где-то без вести пропал…
А, может, зря мы так старались,
Чтоб немец тот на ноги встал…?