Я всех обманул – взял и умер:
Дела не доделал, долги не отдал…
Напрасно трезвонит настойчиво зуммер –
— абонент на звонки отвечать перестал.
Пусть локти с досады грызут кредиторы –
— наследства за мной ни гроша,
«Бумаги» положат за толстые шторы:
За них всё равно не дадут ни шиша.
Иду окрылённый на суд и свободный:
Нет больше забот и тревог,
Готов завизжать будто «псина безродный»…
Судья и свидетель мне – Бог.
Дорогой столкнулся с таким же «счастливым»,
Два раза споткнулся о пятки свои,
А ангелы вслед усмехались спесиво,
Деля в облаках «пузырёк» на троих.
Мой спутник был тощ, безобразно беззубый,
Кривой, неумытый, а вид наглеца,
И нос замечательно сизый и грубый,
Казалось, летит впереди беглеца.
-«Ты кто?- я спросил,
-«Человек» – он ответил,
-«Понятно, ты БОМЖ?»,
-«Нет, мой дом – это мир»,
-«А кто ж и, за что тебя так искалечил?»,
-«Я милостью божьей обласканный был».
-«А что же босой? На дворе уж морозы.
И надо б теплей быть одетым в пути».
-«Зачем лить напрасно горючие слёзы:
Что было – положено было пройти.
Вот я оказался без глаз, без опорок,
А ты вон в штиблетах и галстук цветной,
А рядом шагаем километров сорок,
Хоть глаз мой второй уж почти что слепой».
Тропинка вела серпантином к вершине
Какой-то из моря торчащей скалы,
Обмазанной скользкой, не сохнущей глиной,
А склоны круты и голы.
Мы долго карабкались вверх и сползали
Обратно, друг друга держа,
А силы предательски вон улетали,
И ноги сгибались дрожа.
Штиблеты скользили, как будто по мылу,
Пиджак мой от пота до нитки промок,
Попутчик смеялся расквашенным «рылом»,
И смачно растаптывал пяткой плевок.
-«Всё, нет больше мочи. Высоко вершина.
Мой ангел напился – не хочет помочь:
Удел мой ужасен – морская пучина
И тёмная — тёмная ночь.
Мне вечно гореть на горниле вулкана,
Невиданных гадов по мордам пинать,
Не терпящих алчности, зла и обмана,
Готовых и мёртвых сожрать.
Затянут на шее они мне арканы
За жажду, как можно, побольше урвать,
За все изначально порочные планы,
Которые и не хотел выполнять.
За всё рассчитался б горами сокровищ,
Когда кредиторы нашли бы меня,
Быть может тогда милосердьем чудовищ
Увидел я звёзды и свет бела дня».
Вот так я скулил, глину с ног очищая,
Штиблеты – картон – однодневный товар…
Кто ж думал, что к раю дорога такая:
Не верьте тому, что земля – это шар.
Но спутник мой цыкнул: «Молчи, неудачник,
Снимай-ка свой галстук и крепче вяжи
Себя за подмышку, меня за лодыжку
И глубже, ритмичней дыши».
Ему хорошо – на ногах его «когти»,
А руки, как грабли гребут,
А я ободрал и колени, и локти,
И ноги совсем не идут.
Стянули узлы и ползём – два урода,
По нескольку футов за час.
При темпе таком нам не хватит и года
И суд состоится без нас.
Восемь суток ползли на девятые встали,
Вершина маячила где-то вдали:
Мы очень устали – не просто устали,
А даже дышать не могли.
А дальше не лучше: то пекло, то холод,
То гнус, то колючий песок,
Терзал до блевоты, безжалостно голод
И жажда – воды хоть глоток.
На тридцать девятые сутки мучений
Шлагбаум нам путь преградил.
Архангел, блестя золотым одеяньем,
Попутчика строго спросил:
«Куда и зачем ты тащил эту «клячу»?
В нём нет ничего – оболочка одна.
Он всё растерял – ничего он не значит,
Как бочка без обруча, крышки и дна».
-«Не мог я его на дороге оставить,
ведь он неминуемо в море б упал…»
-«Вот там его место. Придётся отправить
Обратно туда, где его подобрал.
Пусть сам одолеет весь путь до вершины.
Пусть душу очистит от скверны грехов.
Пусть выгладит брюхом все ямки на глине
Тогда я принять его буду готов».
И я кувырком по виткам серпантина
Скатился к подножью скалы и полез
Обратно один без надежды на спину
Попутчика. Он мне махнул и исчез.
Потом мне сказали: его там отмыли,
Обрезали ногти, побрили слегка,
Цвет носа и тот, говорят, изменили,
А глаз завязали под цвет парика.
Гуляет в кампании князя и лорда,
Фельдмаршал ему в «дурака» проиграл…
От жира блестит безобразная морда:
Зубные протезы носить он не стал.
Так, кто ж из нас век-то свой правильней прожил?
Я честно трудился, детей наплодил.
Старался, как мог, чуть не вылез из кожи,
И в вечных заботах невольно грешил.
Он жизнь прожигал, отказался от дома,
Ел досыта, что ему «Бог посылал»,
Бывало: просил он на паперти храма…
И что-то всегда воровал.
Так что ж, надо жить налегке, беззаботно,
Не надо трудиться и род продолжать…?
Что б в рай дармоедов пускали охотно…?
Так это же нонсенс! Вот, … твою мать!
За блудный интим людей не судите.
Зачем аллилуйя, коль нет прихожан?
Безгрешный трудяга, как свечка без нити:
Не будет греха, то зачем идти в храм?
Пожалуй, мне надо бы к жизни вернуться,
Ещё погрешить, пострадать, почудить,
К любимым моим ещё раз прикоснуться,
И радости рая в любви ощутить.