Намедни ко мне муза приходила,
Но я, нахально не открыл ей дверь.
Она, наверное, не в шутку рассердилась
И уж не скоро навестит теперь.
Она стучала мне в закрытое окно,
Пытаясь сквозь стекло ко мне пробиться,
А мне «до лампочки» сегодня, всё равно:
Сегодня я хочу «напиться».
Не до стихов мне нынче, не до слёз,
Не до грозы, не до любви и не до неба.
Сегодня мне милее всяких грёз
Солёный огурец и корка хлеба.
Налью я водочки стакан гранёный «всклянь»,
Понюхаю, как пёс, ржаную корку,
И мелкими глотками эту дрянь
Отправлю в рот и закушу икоркой.
Нет, не икрой зернистой золотой,
Не паюсной – из осетра с калугой,
А кабачковой, овощной икрой,
И завоплю затравленной «белугой».
Напьюсь до «чёртиков», нажрусь до блевоты,
Усну на лавке с храпом, как на нарах…
Что мне до вас, до вашей правоты?-
Я не рождён для подвига Икара.
Напился, зажевал и, как барон,
Лёг на топчан, укрылся пледом,
А за полночь – кошмар…! Мне снится сон:
Лечу к Парнасу за Пегасом следом.
Пытаюсь «на прямой» его догнать,
Но тщетно – он меня опережает.
Вот «Сивка-Бурка»! Если б раньше знать,
Стреножил бы его – пусть «наших знает»!
Ну, наконец-то! Крылья опустил,
Зелёным глазом на меня сверкает,
А я по тропке дальше «припустил».
А там меня моя мечта встречает…
Эрато в тунике с коротеньким хлыстом,
Евтерпа бросила плести венок из лавра,
А я стою пред ними босиком,
Похожий на плюгавого кентавра.
Я был тотчас замечен ими.
Взглянул на небо-потолок,
Решил похвастать перед ними:
И перейти на новый слог.
Присели чинно на скамью.
На блюде фрукты подают,
Льют в чашу крепкого рассола.
Затренькала струна виолы…
Я выпил и, приободрившись,
Взглянул обеим им в глаза,
И «заблеял», как «Дереза»:
«Простите – не опохмелившись».
Вы вообще меня забыли:
Дня два уж у меня не были,
А я вас жду до полуночи –
От бдения опухли очи…».
Эрато полуобернулась
И как-то хитро улыбнулась…
Евтерпа шепчет мне на ушко:
«Прости, слабо писать как Пушкин?
«Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты…»
Писал он мне, дарил цветы,
Ласкал озябшие колени
(у вас не топят, видно, сени…).
«а мне, давным-давно когда-то,-
-вступила в разговор Эрато,-
Юнец ещё, стихи читал,
Как страстно полюбил Тамар
Печальный Демон – узник гор,
Не переживший свой позор.
Вот так и ты пиши, как он:
«Белеет парус одинокий
в тумане моря голубом…»,
но был застрелен скоро он.
Да, Саша тоже был застрелен
Зимою утром на дуэли…
Никто так славно не писал,
И так жестоко не страдал,
Идя упорно к своей цели…
Конечно, были и другие,
Но все в тени, со стороны…
Дивясь на рифмы золотые,
Склонялись ниц – говоруны.
Вот так…! — задумалась Евтерпа,
Слеза скатилась по щеке, —
Жаль, не последней была жертва
Под пальцем на стальном курке.
Потом какая-то ватага
Не то друзей, не то врагов
На переломе двух веков
Стояла на краю оврага,
Кидая в погребальный ров
Охапки злых, поносных слов,
Кляня крутые перемены,
Не замечая в том измены
Бунтарским принципам своим…
Пусть Бог простит и нам и им!
Их век серебряным назвали.
Они себя в себе искали,
Но, видно, так и не нашли
И в вечность вязкую ушли…
Я так и знал! Как дальше быть?
Хотел ведь кое-что поправить…
Когда дошёл до этих строк,
Раздался еле слышный «квок» —
Курсор «взбесился», стал шалить:
Вместо того, чтобы «исправить»,
Уткнулся в «крестик» — «удалить».
Последняя глава стиха
Легла в «корзину» будто в лужу
(как та блудливая сноха,
вместо того чтобы собрать
на стол, вернувшемуся мужу,
бежит скорёхонько в кровать…)
Её оттуда не достать…
Я попытался в ней «копнуть»,
Но мне не удалось вернуть
Её на место. Экий срам!
Исчезла, как не нужный хлам…
(Ей потому пришёл конец,
что я в компьютерах не «спец».)
Да может к лучшему? Пропала?
Знать в ней и толку было мало.
А мысли кончились, прервались,
Да вместе с беглецом-стихом
В «корзине» где-то затерялись.
Увы! Увы! Зачем писал?
Зачем на суд людей печатал?
Что этим опусом сказал,
За пустотою что припрятал?
За каждой строчкою туман.
Зуд славы тешил – графоман.