Сидели трое у окна
В кафе с названьем «Три пятёрки».
Бутылка красного вина
Стояла на столе в ведёрке.
В тарелках бледненький салат.
В бокалы по чуть-чуть налили.
(Не зря в народе говорят:
«Строили» – будто причастились.)
По первой выпили – молчат.
Давно увидеться хотели…
А только пальцами стучат:
Видать, ещё не разогрелись.
Налили сразу по второй.
Тут и горячее поспело.
Ну, и, как водится порой,
Всем выговориться приспело.
Да, я забыл: в кафе собрались
Три друга с отроческих лет,
Три медика, что клятву дали:
«Не навреди! Храни секрет».
-«Я столько видел голых тел
Людей убитых и умерших,
Что остаётся не у дел,
Поп, исповедующий грешных».
Так грустно вымолвил анатом,
Держа бокал с вином в руке, —
— «Вот сказка об одном – горбатом,
Сжимавшем локон в кулаке.
Лежал он на столе: прыщавый,
Нос сломан, глаз один потёк,
Оскал жестокий и слащавый,
А лоб – что вдоль, что поперёк.
Всадил в затылок снайпер пулю,
Когда он у окна стоял,
Остолбенев, увидев «дулю»,
От женщины, что обожал.
Он не просил её отдаться,
Не умолял поцеловать:
Хотел лишь молча наслаждаться
И мысленно во сне ласкать.
Он умолял, встав на колени,
На память дать хоть прядь волос,
И положил в знак примиренья
Букет чудесных алых роз.
Когда ж увидел её руку,
Презренье явное в глазах,
Отстриг, превозмогая муку,
Клочок до бантика в косах.
Она ж брезгливо отступила,
Не стала даже говорить,
Набрав 02, заголосила:
«Маньяк…прошу остановить!».
Его, как зверя застрелили…
И некому о нём рыдать,
А вместе с ним любовь убили…
Какую нам не испытать».
-«Да, грустно, — молвил собутыльник,
Глядя в окошко сквозь вино,-
Я вспоминаю подзатыльник…,
Полученный давным-давно.
Я столько душ отмыл от грязи
И столько разумов вернул,
Что выдаю себя за «князя»,
Когда, как следует, гульну».
Врач-психиатр к столу нагнулся,
Ледок в бокале потолкал.
Вдруг резко как-то встрепенулся,
Всё выпил разом и сказал:
-«Давно случился со мной казус.
Служить я только начинал.
Через полгода, как-то сразу,
Заведующим отделеньем стал.
Лежал больной в шестой палате.
В ней «тихие» подобрались.
Он отвечал на кличку «батя».
Эй, Рыжий, ты уснул – проснись!
Вам, может быть, не интересно?
Тогда я замолчу. Налей.
Так я продолжу?. Только «тресну» —
— не оставлять же для людей.
Так вот: он рассуждал разумно,
Был в возрасте – под сорок лет.
Не лез, где обсуждали шумно,
Пасквили злые из газет.
Он был помешан на собаках…
Его любимый пёс «Болид»
Погиб, унюхав в буераке
Шалаш, где прятался «шахид».
И сам он получил раненья:
Контузию и травмы ног…
Он долго в камере храненья
Берёг в пакете шерсти клок.
Весной комиссию прислали:
Мол, как лечение идёт?
Больных, не много ли собрали?
Что дальше учрежденье ждёт?
Идут гурьбою по палатам,
Бормочут: каждый сам себе,
А тут навстречу вышел «батя»
С «галошей-псом» на бечеве.
Комиссия остановилась.
Очки профессор приподнял.
И ласково: «Скажи на милость!
Наш «батя» с Жучкой дружить стал…».
-«Ты что, слепой? Не видишь разве,
Что я галошу привязал?
Тащу помыть: ведь безобразье,
Что грязная… А то – скандал!
А ты, — ко мне он обратился,
— что мне пораньше не сказал,
что ждёшь проверку…?» Изловчился
и подзатыльник мне наддал.
Я покраснел: мне было стыдно…
Профессор даже чуть присел:
«Прелестно, чудно, сразу видно,
Что ты в леченье преуспел».
Мы были с ним на «ты» — дружил он
С моим отцом ещё с войны.
В психиатрии был «светилом».
В сравненье с ним мы – «пацаны».
Комиссия единогласно
Так оценила мой «успех»:
«Моя методика прекрасна,
а отделенье – лучше всех».
Потом я видел «батю» в сквере.
Он задушевно говорил:
«Что, «Боля»? — доктора не верят,
Что я тебя о-оживил».
-«Тебе всегда везло, «Стиляга».
-«Не обзывайся!» — «Ну, прости.
А у меня всё та ж «бодяга»…
Зато с деньгами и в чести.
Одни приходят грудь поправить,
Другие – ротик округлить,
А третьи, чтобы нос убавить,
Но чаще – молодость продлить.
Пришла ко мне одна девица.
Всем хороша — ну, просто блеск:
Взгляд, внешность, косы – ну, царица.
Не верите? Да вот те крест.
Я думаю: зачем такая
К нам спозаранку забрела?
И чья она? Уж не из рая ль
На землю грешную сошла?
На край кушетки дева села,
Платок из сумки достаёт
И, сплюнув, говорит: «Хотьела
Я к вам придти на вертолёт…
Но здесь нельзья… Здесь нет площадка…
Пришлось мотор-такси наньять,
А рано потому – порядка
У вас совсьем не увидать».
Откуда эта иностранка?
Как занесло её сюда?
Я бы запутался в догадках,
Но в дверь вошла моя «беда».
Вошла — помощник – ассистентка
И мельком глянув, поняла….
И побледнела. Даже стенка
Её белее не была.
Ах, боже мой! Вот незадача…
Я кратко объяснил всё ей
И быстро вышел, чуть не плача,
По страсти вспыхнувшей моей».
-«Ну, «Хряк», ты – правнук Казановы…
Бежишь, рассудку вопреки,
Почти за каждой юбкой новой…».
-« Она прекрасна, мужики!
Во взгляде искорки, усмешка
На, в меру, полненьких губах,
Пробор со лба, как будто стёжка
Легла, в холёных волосах.
Я закурил, я задыхался,
Сопел, пыхтел, как паровоз,
Чихал и кашлял, и плевался,
Как будто вёз я сена воз.
Открыл окошко, отдышался,
Виски руками обхватил…
Мне показалось, что я в море
Уж слишком далеко заплыл.
Вернувшись, договор проверил:
По всем статьям он был готов.
Я подписью его заверил,
Не разбирая сути слов.
Смущаясь, я спросил девицу:
В чём, коротко, её нужда?
-«Зашить мне пуп, как говорьится,
Чтоб не осталось и слейда».
Ни чем не выдав удивленья,
Я заявил, что как всегда,
Всё сделаем без осложненья:
Для нас заказ сей – ерунда.
Я попросил, назначив дату,
На операцию прибыть
И показал её палату,
Где надо ей дня два пожить.
Она походкой величавой,
(как говорится, от бедра),
Пошла, заметив взгляд слащавый,
Ей вслед, мной брошенный, с утра.
Через три дня она явилась:
Вся в белом, косы под платком.
Во мне опять зашевелилось
Желанье: пасть пред ней ничком.
Вошла «сестра»: «Прошу за мною…»
И пациентку увела.
С досады я, от вас не скрою,
Чуть не упал из-за стола.
Примерно через час, волнуясь,
Пошёл «под лампы», не спеша.
Она лежала, как статуя,
Под фартуком, прикрыв глаза.
Лицо открыто и часть тела
На животе, вокруг пупка,
Она, как будто бы, летела,
В тугую синь под облака.
Когда я сделал три надреза,
Она сказала чуть дыша:
«Пусть выйдут все: хочью без стресса
творьить немного чьюдеса».
Когда все вышли, приподнявшись,
Она вдруг плюнула… С губы
Упал брильянт каратов в двадцать,
Необычайной чистоты.
-«Зашей его в пупок. Старайся,
Чтоб не замечен был ни кем.
Молчи. И даже не пытайся
Понять: откуда, кто, зачем».
Она всё это говорила
На чистом русском языке.
И в это время походила
На ведьму в модном парике.
Как зомби, я повиновался:
Дезинфицировал алмаз,
И хорошенько постарался:
Зашил в пупок «циклопов глаз».
Ушла, побыв два дня в палате.
Никто её не провожал.
А скоро я на своём счёте,
Нашёл не малый капитал.
От страха я чуть-чуть не умер.
Всё жду, когда за ним придут.
Чуть затрещит в кармане зуммер,
Трясусь, как листик на ветру».
Он замолчал, к столу склонился,
Бокал меж пальцев повертел:
-«Я б с удовольствием напился…
Я много пил, но не хмелел.
Когда чуть-чуть остепенился,
Страх снова мною овладел.
Эй, «друг», неси ещё бутылку!
Давай, друзья, на посошок:
И по домам». Взяв в руку вилку,
Воткнул до ручки в артишок.
Мы разошлись, мы разбежались,
Назначив встречу через год.
А правомерно ли старались,
Судьбу за нос тащить вперёд?